Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов - Михаил Бирюков

указать на декорации, исполненные по заказу Губернского показательного театра к пьесе „Великий коммунар“[591]… известной широкой публике, и декорации к балу-маскараду, устроенному с целью пропаганды живописного искусства»[592]. Владимирская газета «Призыв» в рецензии на спектакль, в частности, отмечала: «Пусть говорят, что пролетарского искусства еще нет, что оно только в будущем, что пролетарские поэты и художники еще не выявили своего творчества, — все же мы присутствуем при его зарождении, и отрицать этого нельзя. Переместился центр тяжести от „я“ к „мы“, и искусство получило новую окраску, новый смысл и новые формы… Музыка, пение, балет, декламация, новые смелые и оригинальные декорации ярко и красочно синтезируют в пьесе все виды искусства, а связь сцены с зрительной залой, световые и сценические эффекты, являясь новинкой, производят сильное впечатление»[593].

Вдохновленные первыми успехами, мастера и подмастерья вынашивали на следующий учебный год замысел «синтетического» представления «по принципу монументального искусства» — «симфонии» под названием «Электричество — железо»[594]. Предполагалось привлечь к постановке учащихся балетной и музыкальной школ. В том же русле лежали планы устройства «электро-свето-цветовой лаборатории для оперирования с окрашенным светом»[595]. Структура мастерских должна была прирасти архитектурным отделением, а открытие музея живописной культуры — послужить расширению не только просветительских, но и учебных возможностей. В списке очередных задач числилась организация регулярных выставок учащихся и совершенствование теоретического курса преподавания. Надеялись в мастерских на победный исход затянувшейся борьбы за «социальное обеспечение» педагогов и учащихся. Отсутствие такового Смирнов считал «главным тормозом» в развитии дела, сильно отвлекавшим на борьбу за существование всех его участников[596].

Колонна красноармейцев на главной улице Владимира. Начало 1920-х (?)

Судьбоносным оставался вопрос о том, удастся ли удержаться мастерским в здании на Троицком валу. Смирнов и Модестов, едва обосновавшись в бывшем Васильевском училище, вступили в оживленную переписку с разными инстанциями, чтобы получить на него постоянные права. Летом 1921 года, пока учащиеся совершали экскурсию в Псков и Новгород, во Владимире борьба за будущее ГСХМ вступила в решающую стадию. Надо сказать, что драматизм ситуации не происходил от чьей-то злой воли, а имел объективную природу. Настоящими хозяевами города в то время были военные. Владимирскую губернию власти сделали центром приема раненых и больных красноармейцев; сюда эвакуировалась масса военных учреждений. Они расположились всюду, не исключая и учебных заведений[597]. Во Владимире из-за этого школьники занимались через день в три смены. В распоряжении отдела народного образования оставались только здания Реального и Васильевского училищ. Несмотря на все усилия художников, Губотнароб подтвердил первоначальное решение о том, что мастерские должны покинуть свое очередное временное пристанище к 1 августа. Их не выгоняли на улицу. В качестве альтернативы предлагалась часть площадей бывшей женской гимназии — пансион и актовый зал. Гимназия давно уже утратила дореволюционную респектабельность, успев повидать разнообразные виды: в окнах отсутствовали стекла, стены и потолки были черны от копоти; водопровод, канализация, системы освещения и отопления требовали капитального обновления. Если прежде мастерские страдали от тесноты и необустроенности, то теперь их ждала настоящая разруха… Совет мастерских не спешил выполнять предписание местного начальства, уповая на Москву. Оттуда ждали спасения, надеясь, что многочисленные просьбы о помощи последних месяцев возымеют свое действие.

В конце сентября, когда мастерские продолжали держать круговую оборону на Троицком валу, во Владимир явился представитель Наркомпроса. Его личность, к сожалению, установить не удалось, но уцелело письмо этого инкогнито с отчетом о командировке. В нем — важные обстоятельства последних месяцев жизни мастерских и характеристики некоторых владимирских художников[598].

Признавая, что «Госмас[599] находятся в катастрофическом положении», инспектор НКП нашел, что их руководители сами во многом виноваты, ибо «легкомысленно» заняли помещение, предоставленное как временное. «Лица, стоящие во главе ВОХОБРа (главным образом, т. Модестов), — писал неизвестный автор отчета, — очень наивно рассчитывают на какое-то содействие Центра. Что он посредством бумажек или каким-то другим чудесным образом может найти и дать им помещение во Владимире. Эти требования, как я убедился, дискредитируют Центр в глазах местных властей, т. к. освещение дела очень одностороннее»[600].

Представитель Москвы инициировал совещание всех заинтересованных лиц для поиска компромиссного решения. Не нашлось, однако, никаких иных рецептов, кроме известного предложения о перемещении мастерских в бывшую женскую гимназию.

«В организационном отношении искать виноватого трудно: получается логическая цепь, восходящая к Центру, — признавал автор отчета. — На месте очевидно, что ОНО не пользуется достаточным авторитетом в местном исполкоме, не умеет защитить интересы культуры от буланжизма[601], и его нужды и требования третируются. Заведующий Губпрофобром т. Лифанов — филолог — арестован (причины выяснить не удалось). Связи с партией и производственными профсоюзами нет, а руководители Охобра, в свою очередь, не имеют никакого авторитета в ОНО и Губпрофобре. Отсюда вытекают непрерывные жалобы на судьбу, какое-то безнадежное чеховское нытье и надежда на Центр (на барина, который рассудит). Но, в свою очередь, я был поражен, как Центр разрешил организацию Госмас, отпустив средства в таких условиях. Объясняю, исключительно односторонней и неверной информацией организаторов. Тем более что я, собственно, не нашел достаточных данных для организации во Владимире Госмас: 1) Отсутствие помещения без надежды его иметь. 2) Отличное сообщение с Москвой (7 часов езды). 3) Полное отсутствие приличных художественных сил (за исключением товарища Смирнова). Работы других, особенно скульптора Кавуна[602], кошмарны по безграмотству и [отсутствию] хоть каких-нибудь признаков художественной культуры. Работы т. Модестова — самая упадочная форма строгановского мещанского выкручивания прикладничества[603]. У самого Смирнова при известной свежести не чувствуется серьезной законченной школы, и можно предвидеть в дальнейшем моральное банкротство. Об остальных сотрудниках говорить затрудняюсь — их не чувствуется, формально проштудировать было нельзя, т. к. Госмас не работают. В деревообделочной… есть мастер-штиглицовец[604] с сильным уклоном к противоестественной резьбе — портреты Ленина, Толстого вперемежку с натуральными цветами техникой „шкуркой“, — и чтобы перебороть всю эту чертовщину (совершенно ненужную, но высокую технику), нужен исключительно сильный художник-мастер. Ибо извращенное понимание мастером материала рядом с дилетантством станковистов даст самые неприличные формы прикладничества.

Наконец, отсутствие в самом Владимире фабрик и заводов, так же, как в городе и ближайших окрестностях кустарей с определенной культурой, подсказывают и контингент подмастерьев — мещанина, девиц, идущих от скуки пофлиртовать в Госмас, и гимназистов и реалистов, принужденных посещать школу через день. Рассчитывать на красноармейскую массу в виду ее непостоянства тоже не приходится.

Вывод. Госмас свернуть опять в студию, оставив во главе Смирнова, предложив ему при наличии материальных